Великие мастера садов прошлого были буддистами, эстетами, философами и, как сейчас бы сказали, ландшафтными дизайнерами одновременно.

Синтоизм древнейшая японская религия – послужил основой для двух важнейших идей: символизации природной формы и символизации пространства. Обожествление окружающего мира выражалось в утверждении: божество нельзя видеть, но его можно ощущать через переживание красоты природы и ее ритма и, созерцая, постичь истину. И основополагающим принципом японского сада станет особое отношение к пространству.

Впервые слово «нива» (сад) встречается в «Нихонги» («Анналы Японии», 720 г.) как обозначение пустого пространства, предназначенного для поклонения богам. Согласно синтоизм), в основе которого лежало обожествление сил природы и умершим предкам, весь мир, окружающий человека, населен множеством божеств, обитающих в камнях, старых деревьях, горах, водопадах, озерах, колодцах и в пространстве вокруг них.

Сады, как и другие виды искусства Японии, развивались в соответствии с ходом времени и изменениями в обществе, но всегда в них главными элементами были вода и камни. Вода является символом отрицательной, женской, темной, мягкой силы инь, а камни – светлой, мужской, положительной, твердой силы ян. Их вечное противостояние и неразрывное единство, согласно древнему дуалистическому представлению, являются основой существования мира.

Юкими-торо – так называется тип фонаря, созданный специально для зимнего любования снежинками и снегом, который на нем скапливается. От других фонарей он отличается широкой плоской крышей.

С середины I тысячелетия н. а под влиянием буддизма сады стали символическим выражением буддийской Вселенной. Центром ее считалась гора Сумэру, которую в саду обозначал небольшой холм посреди пруда, повторявшего священное озеро Мунэцуноти. Камни в пруду изображали острова и моря буддийского космогонического мифа.

Вообще введение природы в жилище является одной из самых заметных особенностей японского быта. Еще в хэйанское время (VIII – XII вв.) в окружении богатого дома необходимым элементом был водоем – пруд, ручей, а часто и то и другое. Если величина пруда допускала, устраивался и крохотный островок. Все это обычно размещалось в центре жилищного комплекса и составляло внутренний сад. Храмы обычно также были окружены садом с прудом.

С ощущением и переживанием красоты человек проникал в сущность бытия. И это должно быть не просто наблюдение, а переживание и острое восприятие, ведь красота открывается человеку только в моменты наивысшего эмоционального подъема. Но буддистская иллюзорность и эфемерность мира лишали чувство красоты жизнерадостности: красота быстротечна, едва уловима и готова в следующий миг исчезнуть бесследно.

Сад при храме Рёандзи в Киото: сравнительно небольшая площадь -свободное пространство, усыпанное белым песком. На нем разбросаны в прихотливом порядке пятнадцать камней разной величины, из которых одновременно можно увидеть лишь четырнадцать – это море с выступающими над его поверхностью скалами.
Сад при храме Рёандзи в Киото: сравнительно небольшая площадь -свободное пространство, усыпанное белым песком. На нем разбросаны в прихотливом порядке пятнадцать камней разной величины, из которых одновременно можно увидеть лишь четырнадцать – это море с выступающими над его поверхностью скалами.

Сад не предназначался для прогулок. Его функция была аналогичной пейзажным свиткам – помогать в практике созерцания. Свойственное японской культуре тяготение к лаконичности способствовало сокращению и садового пейзажа. И в знаменитых сухих садах продолжали существовать силы инь-ян, но реальную воду символически здесь заменили песок и гравий. И все они завораживают своей космической абстрактностью.

Процесс развития современного японского искусства, несмотря на сильнейшее западноевропейское и американское влияние, идет без резких переходов, органично.

Многие национальные формы, такие, как чайная церемония, икебана, искусство садов, и многие другие, составляют часть современной духовной жизни японцев. Это важнейшая особенность японской культуры, своеобразие ее традиционных этических и эстетических норм. И, наверное, эти живые традиции и делают японское искусство столь привлекательным для нас, ведь, как сказал поэт Евгений Евтушенко, «без лица Японии нет лица мира».